Сайт: Вестник

Статья: ДА, Я ЕГО ВНУЧКА!
Дата публикации: 06.06.2003

Мы говорили на русском. Удивительно, но Бэл, живущая в Америке уже более 80 лет, сохранила особенности языка ее одесского детства. Однако попросила, чтобы при публикации интервью я поправил ее «скверный русский». И посетовала: «Люблю русский язык, но не с кем говорить. И, кажется, забываю. Мне ведь в мае стукнет 92 года. Да!»

— Бэл, расскажите о своем детстве. Что запомнилось?

— Детство мое трудно назвать безмятежным. Родилась в Берлине, отец изучал там медицину. Мне было 3 года, когда наша семья приехала в Одессу. Здесь пережили революцию 1917 года, мне было тогда 8 лет. Помню, однажды увидела зимой на улице убитого и замерзшего человека в странной позе. На другой день сняли с него сапоги, на третий день панталоны. На четвертый его уже не было. Такое часто случалось, мы даже не удивлялись. Помню также, что стояла в очереди за зеленым хлебом. Почему зеленым? Из гороха, не было муки. Еще помню, как везла в коляске моего братика, он только родился. И две молодые дамы в кожаных курточках, их называли «новые женщины», вынули Шервина из коляски, положили на мои худые руки и со словами «У нас тоже есть дети!» увезли коляску. Я шла домой и плакала так, что одеяло, в которое был завернут Шервин, стало мокрым. Мама спросила: «Что случилось?» Первое, что ответила: «У них тоже есть дети!»

Когда мне было 12 лет, мы эмигрировали в Америку. Я не знала английского. Меня посадили в первый класс вместе с шестилетними. Нужно было очень быстро выучить новый язык.

— Что вы знали во время 2-й мировой войны о трагедии еврейского народа, о Холокосте?

— Что мы могли знать? Только то, что писали американские газеты, не больше. Во время 2-й мировой войны я уже была замужем за Гольдстайном. У нас было двое детей: сын Джонатан родился в 1942 году, дочь Тия, что на латыни означает богиня, — в 1944. И я жила совсем другой, американской жизнью.

— Как сложилась ваша писательская судьба?

— Писать я начала очень рано. Когда мне было 7 лет, Одесский журнал для детей «Колокольчики» опубликовал мою первую поэму, которая называлась «Весна»:

Дома душно. И так скучно. Всё сидеть, сидеть. Домой!

На дворе ж тепло и звучно. И так радостно весной …

Потом сочинила длинную драму в прозе. Мне тогда было 9 лет. У меня был карандаш, который, если касаться грифелем языка, писал лиловым цветом. Получилось много лиловых страниц. В драме было 24 действующих лица. Я описывала, какого цвета у них платья, что они любят есть… Тетрадка кончилась до того, как я подошла к первому акту. Затем, уже в Америке, написала массу любовных стихотворений на английском. Таких, какие тогда писали многие мои сверстники: трагические — о несчастной любви, о смерти. В High School писала для школьного журнала, в колледже — для колледжского. Позже мои короткие рассказы печатались в общедоступных изданиях. Даже в известном журнале для мужчин «Эсквайер», который в 1930-40 годах только появился. Авторов-женщин в нем не публиковали, но мой литературный агент счел один из последних рассказов очень походящим для «Экскваера» и посоветовал отбросить две последние буквы от моего имени Belle, что я и сделала. Получилось вполне мужское имя Bel, и рассказ напечатали. Я оказалась первой женщиной среди авторов этого журнала. С тех пор я пишу свое имя Bel.

Замечу, что творческие идеи мне обычно предлагал редактор. У меня мало амбиций. Но если тема не нравилась, то отказывалась.

— А какова история создания вашего известного, переведенного и на русский язык романа «Вверх по лестнице, ведущей вниз»?

— Это была случайность, accident. Я никогда не собиралась писать романы. Писала короткие рассказы и преподавала английский язык и литературу. Однажды направила в журнал трехстраничный рассказ «From a teachers waste basket» — это о том, что содержат выброшенные учителем ненужные бумаги. Рассказ сразу же опубликовали. Редактор журнала пригласила меня на ланч и предложила написать на основе этого рассказа роман. Я сперва категорически отказывалась. Говорила, что я учительница, что не пишу романы. Но издательство пообещало аванс, а я очень нуждалась в деньгах — моя мама умирала от рака. К тому времени дети выросли, я развелась с мужем, жила в одной комнате. Я не смогла отказаться — взяла аванс и быстро его истратила. Что оставалось делать? Пришлось сесть за роман. Если бы не все эти вынужденные обстоятельства, то никогда не написала бы «Лестницу». Трудилась я девять-десять месяцев. Настроение было такое, что даже в самых смешных местах слезы капали на страницы. Название «Up the down staircase» — метафора: ученик стремится вверх, а школьная администрация толкает его вниз. Помню, я тогда очень боялась, что после опубликования романа меня выгонят из университета, лишат должности, так как я высмеивала администрацию. А вышло всё наоборот. В один прекрасный день я, как лорд Байрон, проснулась знаменитой. Роман вышел в 1964 году, но его все еще печатают и продают. «Лестница» до сих пор не заржавела.

— Писали ли вы после «Лестницы» другие романы?

— Через 13 лет написала второй роман «Love, etc» уже о нас, взрослых. По-моему, он гораздо лучше первого. Более глубокий, психологический. О разных аспектах любви. Название придумал мой редактор. Роман вышел большим тиражом, но не достиг семимиллионного тиража «Лестницы». Известная переводчица Татьяна Кудрявцева взялась за перевод «Love, etc» на русский язык. Главный персонаж романа — русская, которая любит proverbs, пословицы. По-английски они звучат очень смешно, а по-русски — нет. Переводчице не нравилось то, что она делает. И работа осталась незаконченной. Жаль, очень хорошая книга. После этого я писала только рассказы, эссе.

— Внучке Шолом Алейхема быть писательницей — дело ответственное, не правда ли?

— Да, это так. Меня одолевали сомнения: вправе ли я, внучка легендарного писателя, называть себя писательницей тоже? И потому долгое время скрывалась под разными псевдонимами, Изабел Винтерс, например. Но критики очень по-доброму отозвались о «Лестнице» и отметили, что мой юмор и гуманизм подобны дедушкиному. И я стала не просто читать, а изучать его рассказы, их построение. Мне пришлось много выступать, и вдруг обнаружилось, что я говорю складно, остроумно, что меня слушают с большим интересом. Так я приобрела еще одну профессию, стала лектором-популяризатором. И хотя я всегда была хорошей учительницей, а хорошие учителя должны быть немного актерами, никогда не думала, что обладаю талантом выступать перед людьми. Где бы мне ни приходилось бывать, я повсюду ощущала, что любовь к дедушке распространяется и на меня. И стала с гордостью говорить: да, я его внучка!

В Нью-Йорке, когда мы в Манхэттене открывали улицу имени Шолом-Алейхема, к микрофону подошла старенькая женщина и сказала: «Я с Украины. У нас не было синагог, не было еврейских школ, но был Шолом-Алейхем. И потому мы знали, что мы евреи». Недавно я была в Аргентине, там очень много евреев. Маленькие дети в Буэнос-Айресе, когда узнали, что я внучка Шолом-Алейхема, подбежали, обняли мои колени, заглядывали в глаза, словно я и есть Шолом-Алейхем.

— Когда был организован «Фонд Шолом-Алейхема»? Пожалуйста, расскажите о его работе.

— «Sholom-Aleichem Foundation» был создан после того, как я вышла замуж за Сиднея Глака. Он президент этого фонда. Фонд занимается популяризацией, переводом и изданием книг Шолом-Алейхема, например, выпускает на английском языке маленькие и очень недорогие книжки. Фонд устраивает еврейские фестивали в разных городах и странах. Так, в сентябре этого года в Киеве состоится очередной фестиваль, его подготовкой занимается Сидней. Aналогичный фестиваль при поддержке Эли Визеля будет проведен в Париже. И, кажется, запланирован фестиваль в Праге.

— Ежегодно вы проводили «Шолом-Алейхемовские чтения». Как сейчас обстоит дело?

— Шолом-Алейхем в завещании просил, чтобы вспоминали о нем с улыбкой, со смехом и юмором. Много лет подряд в этой квартире, где мы сейчас с вами разговариваем, собиралось по 90 человек, было тесно. Теперь эти встречи проходят в синагоге, могут прийти все желающие. Дела, связанные с организацией «Чтений», я передала племяннику Кеннону — сыну моего брата Шервина и Роберту Вейву — внуку маминой сестры Маруси. На «Чтения» обычно собирается вся родня и много приглашенных. Я мечтаю, чтобы эта традиция не угасла, пока жив род Шолом-Алейхема.

— Бэл, мы встречались последний раз в Бруклине на премьере спектакля «Тевье» в исполнении украинского театра имени И.Франко. Впервые в Америке — уникальный факт. Как чтут память о вашем дедушке на его родине?

— Кажется, два с половиной года назад мы с Сиднеем были от Шолом-Алейхемовского Фонда в Киеве на еврейском фестивале. Мне очень странно было видеть, что на украинской земле, в которую пролилось столько еврейской крови, и вдруг — огромный памятник Шолом-Алейхему в центре Киева, еврейские певцы поют песни на идиш, пляшут еврейские танцоры. Такая перемена! Было трудно понять, настоящее ли все это? Не знаю…Нас с Сиднеем пригласил на прием министр, член правительства, фамилию забыла. И сказал, что дарит нам книжку самого популярного украинского писателя Тараса Шевченко. Попросил поставить ее рядом с книгами Шолом-Алейхема, «чтобы они подружились». Теперь эта книга в моем доме. Впервые побывала в Переяславе, где Шолом-Алейхем родился. Там нам показали музей Шолом-Алейхема. Несколько старых переяславских евреев, будто с неба сошедших, трогали меня за рукав — живая ли?

— Возможно ли, на ваш взгляд, возрождение идиш?

— В Америке есть чудный еврейский театр, он ставит Шолом-Алейхема на идиш. Недавно узнала, что в нескольких американских университетах и даже в High school преподают идиш. Прекрасный еврейский театр имеется в Монреале, он тоже ставит Шолом-Алейхема; в городе живет много еврейской интеллигентной публики. В Израиле отказались от идиш в пользу иврита, но теперь многие евреи отдают детей в школы, где преподают идиш. Когда я приехала в Америку, тоже изучала идиш в школе. Но дома родители разговаривали только по-русски, идиш был для меня иностранным языком. Сегодня я все понимаю на идиш, читаю очень медленно, при необходимости говорю. Что касается возрождения идиш как литературного языка, то я на это надеюсь. Ведь существует такая богатая литература — много талантливых писателей оставили свои произведения на идиш! Но я не пророк. Если бы была пророком, то стояла бы на крышах домов и говорила людям, что и как.

— Считаете ли вы, что можно объединить евреев, разбросанных по всему миру?

— Но как можно объединить нас? Не знаю. Не знаю. Об этом можно только мечтать…

— Как вы относитесь к светским и ортодоксальным евреям, часто не понимающим друг друга?

— По-моему, для того, чтобы быть настоящим евреем, нет необходимости молиться каждое утро и иметь кошерную кухню. Это всего лишь ритуал. Меня не беспокоит, что многие евреи идут в синагогу только в еврейские праздники. Важно чувствовать себя евреем. И, главное, знать еврейскую культуру, литературу, историю. Я несколько раз выступала в синагогах ортодоксальных евреев, но близких контактов у меня с ними нет.

— Бэл, давайте теперь перейдем к вашим родственникам — наследникам Шолом Алейхема. У него было четыре дочери — Эрнестина (1884 г. рождения), Ляля (1887), Эмма (1888), Маруся (1892), и два сына — Миша (1889) и Нюма (1901). Расскажите, пожалуйста, о них, их детях, внуках, правнуках.

— Начну с Ляли, нашей с Шервином мамы. Мама тоже была писательницей. Она опубликовала более тысячи рассказов, все, в основном, в газете «Форвертс». Когда она умерла, газета еще продолжала печатать ее рассказы, но имя «Ляля Кауфман» было заключено в черную рамку. Мой отец Михаил Кауфман, хоть и был врачом, писал стихи и поэмы на идиш, переводил Шолом-Алейхема. Моя дочь Тия с детства танцевала в балете. Баланчин говорил, что из нее может получиться прима. Но когда ей исполнилось 16 лет нужно было принять решение: продолжать танцевать или идти в университет? Она сама выбрала университет, поскольку жизнь балерины на сцене коротка. Теперь она психолог, живет в Калифорнии. И о танцах забыла. Мой сын Джонатан — гений математики. В молодости получал самые престижные математические призы. А теперь — профессор университета Пэн-стэйт в Пенсильвании. У него есть дочь, тоже математик, преподает в университете в Огайо.

Мой брат Шервин, уйдя на пенсию из медицины, вдруг начал писать песни — слова и музыку. Он очень много уже написал, в основном, на английском языке. Этот дар — от дедушки, Шолом-Алейхем был очень музыкальным. Сын Шервина Кеннон — известный в Вашингтоне адвокат, второй его сын Кит — доктор, живет в штате Нью-Джерси.

— Пять лет назад вы меня познакомили с Шервином, Кеннаном и дочерью Кеннана — Карой, праправнучкой Шолом-Алейхема.

— О, Кара — чудесная девочка, у нее скоро батмицва, 13 лет. Изучает идиш и, я думаю, в будущем будет активно проводить «Чтения».

— Теперь о сестрах мамы…

— Эрнестина была замужем за Берковичем, переводившим книги Шолом-Алейхема на иврит. Их дочь Тамара на пять лет старше меня. Мы с ней единственные внучки Шолом-Алейхема, которых он знал при жизни. Он умер таким молодым! За моей спиной на стене большая фотография — мы с Тамарой сидим у дедушки на коленях. Тамара стриженая, похожа на мальчика. Эрнестина с семьей уехала в Палестину еще до революции. Тамара переводила книги дедушки на английский язык и была активным сотрудником музея Шолом-Алейхема в Тель-Авиве, в который мы отдали документы и рукописи, связанные с именем дедушки. У Тамары не было детей. Умерла она около шести лет назад.

Дети и внуки Эммы, третьей дочери Шолом-Алейхема, живут в Дании, в Копенгагене. Мы там были с визитом в ноябре прошлого года. У Эммы с ее мужем Левой Файгенбергом было двое сыновей — Лона и Меир, мои двоюродные братья. Лона умер. Меир был директором штатного драматического театра в Копенгагене. Датская королева Елизавета наградила его титулом «knight», то есть он стал рыцарем Датского королевства. Это как «сэр» в Англии. Когда я узнала об этом, то сказала ему: «Теперь я должна называть тебя сэр Файгенберг?» Он мне ответил: «Нет, Бэлочка, можешь называть меня просто сэр Меир». Его жена Пия была актрисой. Все трое детей тоже связаны с театром. Сын Эмет, названный так в честь Эммы, стал сейчас директором театра. Второй сын Герц — знаменитый писатель и драматург. Дочь Роза, красавица, работала в театре, но теперь хочет стать учительницей. У всех у них есть свои дети.

— Кто-нибудь из них пишет на идиш?

— Нет, только по-датски. Они датчане, точнее — датские евреи.

— Мы не говорили еще о Марусе.

— Маруся тоже жила в Нью-Йорке. Она как самая младшая опекала всех детей, была для них babysitter. И больше всего возилась со мной. В семье, в связи с этим, гуляет такой анекдот. Однажды мы направились к кому-то с визитом. Я подхожу к родителям и спрашиваю: «А где ваша Маруся?»

Она вышла замуж за Бенциона Голдберга, который писал на идиш и очень любил дедушку. У них было два сына. Их семья была классической шолом-алейхемовской семьей. Помню, у Маруси в доме на стене висела картина Шагала. В один из последних приездов Шагала с новой женой в Нью-Йорк, дату не спрашивайте — забыла, тетя Маруся устроила в его честь прием. Пришло много людей. Шагал был уже стар, глаза его слезились. Но все же он увидел на стене свою картину. Сразу к ней направился, снял, прижал к груди и сказал: «Маруся, я тебе отдам за эту картину любую свою другую». Но Маруся уже знала его привычки, он часто так поступал, обнаружив свои картины в других домах, и сказала: «Шагал, повесьте это обратно». Надо сказать, меня он очень любил. Может быть потому, что его первую жену звали Белла.

— Где в Нью-Йорке Маруся жила, что делают ее дети?

— Хорошо помню, что она долго жила на Брайтон вместе с моей бабушкой Ольгой. Один из сыновей Маруси, Митчел Вэйв, был директором «Jewish house and home» для пожилых людей. Теперь он на пенсии, живет во Флориде. Роберт, сын Митчела, живет в Лонг-Айленде. Он хорошо знает идиш.

— А какова судьба сыновей Шолом-Алейхема?

— Первый сын Миша умер, когда ему было 25 лет. И дедушка в завещании написал: «умер и внес свой гроб в мое сердце». Думаю, что смерть сына укоротила дедушкину жизнь. Я Мишу не помню, только видела его фотографии. Он был красавец и очень умен. Но я помню Нуму, второго сына Шолом-Алейхема. Нума — это Норман Рейбен, художник и очень талантливый учитель живописи. Вот, на стене — портрет моей дочери, ей здесь 7 лет. А это — Париж. Он рисовал и Шолом-Алейхема. Нума жил с бабушкой Ольгой, когда мы приехали. У него был один приёмный сын. Нума уже давно умер, сын жив.

— Спасибо, Бэл, за ваш рассказ. Последний вопрос: как вы проводите свободное время?

— Я в свои годы всё еще танцую два раза в неделю с профессиональными партнерами. Обожаю танго. Много выступаю и люблю аплодисменты. Если бы кто-нибудь рядом аплодировал мне, я бы больше написала. Люблю людей, люблю вечеринки, бегаю в театр. И, вообще, живу! У меня много энергии. Пока. Но жить 120 лет не хочу — сегодня у меня еще все зубы свои, а в 120 их уже не будет. Не хочу!

Закончилось интервью. Бэл проводила меня до дверей своего дома, в котором со стен смотрят фотографии Шолом-Алейхема и всех его детей, внуков и правнуков, разбросанных еврейской судьбой по миру. А на полке стоят рядом книги бывших земляков — Шолом-Алейхема и Шевченко, «чтобы они подружились». Может быть книги, подружившись, помогут подружиться людям.