Сайт: Аргументы И Факты

Статья: Моя вторая мама Ирина Понаровская

— НАСТЯ, кто были ваши настоящие родители?

— Моя мать Марина Кормышева — русская, родом из города Златоуст. В молодости она вместе со своими подружками наведывалась в столицу в поисках легкой жизни. Там и познакомилась с папой — Доменгуж Жозе Томом Томасом, чернокожим студентом из Анголы. Он учился в Бакинском военном училище, а в Москву приезжал на каникулы. В результате их знакомства на свет появились я и мой брат Том, который в отличие от меня, мулатки, был белый, как снег. Для матери мы были нежеланными детьми. Ее знакомые мне рассказали, что, когда мама была мной беременна, она очень часто, кладя руку на живот, говорила: «Будь ты проклята». Отец же, наоборот, нас очень любил, но ему визу в Африке дали всего на пять лет, на время учебы. И когда мне исполнилось два года, ему пришлось уехать обратно в Анголу. С собой он забрал только Тома. Меня мать не отдала: видимо, надеялась, что я ей еще для чего-нибудь пригожусь. Так впоследствии и вышло.

Приёмыш

— ОНА сама отдала вас Ирине Понаровской?

— Не отдала, а продала. Понаровская приехала к нам в Златоуст с концертом. А тогда в газетах писали, что она вышла замуж за темнокожего музыканта Вейланда Родда, и у них есть одна проблема — из-за хронического заболевания Ирина не может родить. Мама взяла это себе на заметку, купила два билета на концерт и в антракте пошла со мной за кулисы якобы за автографом. Как рассказала сама Понаровская, моя родная мать предложила ей меня купить. Не знаю почему, но Ирина согласилась, может быть, ей стало меня жалко, может, хотела удержать мужа или просто вспомнила старинное поверье о том, что если бесплодная женщина возьмет в дом приемыша, то Бог ей подарит своих детей.

Меня увезли в Ленинград — там тогда жила Понаровская. К нам домой постоянно приходили известные люди, больше всех со мной занимался Вячеслав Добрынин и его жена. Меня одели, купили игрушки, наняли няню. В общем, сначала я жила, как в раю, пока Ирине, как говорится, не воздалось — она забеременела. Тогда-то ее муж Вейланд и показал свое истинное лицо изверга. Для него я стала ненужной вещью, он всячески пытался уговорить Понаровскую избавиться от меня, даже угрожал. Но Ирина не соглашалась. Тогда он стал распускать руки: избивал меня и беременную Понаровскую. Однажды я от ненависти к Вейланду порвала его фотографию, он стал на меня орать, и я швырнула в него горшком. Что было дальше, помню смутно: было очень больно, потому что он схватил меня за волосы и потащил. Иногда бил нас ни за что, просто потому что ему хотелось кого-то ударить. Я думаю, что своего сына Энтони он тоже не любил, это было видно — ребенок его боялся. Вейланд почти не подходил к сыну, с Энтони занималась только Ирина.

Детдомовская

— НО ЕСЛИ Понаровская к вам относилась как к дочери, почему же вы оказались в детском доме?

— Она в этом не виновата. После переезда в Москву Ирину положили в больницу. Вейланд воспользовался ее отсутствием: отвел в отделение милиции и сказал дежурному: «Эту девочку нам подкинули, заберите ее, пожалуйста». Я думаю, что он им еще приплатил, чтобы меня отправили подальше от Москвы. А Ирине, как она сама потом говорила, Вейланд рассказал, что якобы пришла моя родная мать и потребовала отдать дочку. Понаровская сначала пыталась меня разыскивать, но Вейланд пригрозил, что отберет у нее Энтони. Думаю, больше она меня не искала, хотя и утверждает обратное. Я никогда не поверю, что женщина, которая хочет найти свое дитя, пусть даже она его не рожала, а воспитала, не сможет этого сделать. Нищие люди, без денег, без связей, находят своих родных и близких. А Понаровской я стала просто не нужна, у нее ведь был родной ребенок.

Меня отправили в челябинский детский дом. Директор детдома Валентина Федоровна Быкова ко мне очень привязалась и даже не отдала на удочерение: тогда темнокожего ребенка хотели завести многие пары — это было что-то вроде модной экзотики. Одна женщина вообще хотела взять меня к себе, чтобы удержать молодого мужа. Но через год из Челябинска меня перевели в Чебаркуль. Жить там было настоящей мукой. Воспитатели детского дома просто издевались над детьми: били, брили наголо, не кормили, только по большим праздникам раздавали по яблоку, конфете или печенинке (мы все это прятали под подушками), а на ночь особые садистки рассказывали страшные истории. Я для них вообще была вроде черной обезьянки. Когда Валентина Федоровна узнала, как со мной обращаются, оформила опекунство и забрала меня к себе. Она жила в трехкомнатной квартире и одну из комнат выделила мне. Это было что-то невероятное, я очень долго не могла поверить, что у меня есть свой уголок. Но первое время я все равно вела себя, как дикий зверек: ни к кому не подходила, ни с кем не разговаривала — боялась людей. Если на столе после обеда оставался кусочек хлеба, я хватала его, забивалась в угол и ела этот кусок по крошкам. Я до сих пор не могу забыть те жуткие месяцы, проведенные в детдоме в Чебаркуле, и до сих пор боюсь оставаться одна в закрытом помещении.

Две встречи

— А О СВОЕЙ первой приемной матери вы вспоминали, пытались как-то с ней связаться?

— Ни звонить, ни писать Понаровской я не пыталась, я думала, что, если она меня сразу не разыскала и не забрала из детдома, значит, ей это не нужно. Но я думала о ней, смотрела все ее концерты, покупала открытки с ее изображением, а бабушке Вале говорила, что очень хочу быть такой же красивой и сильной, как мама Ира.

Когда мне было лет десять, по всему Челябинску расклеили афиши о концерте Ирины Понаровской. Мы с бабушкой достали сбережения, купили билеты в первых рядах и пошли. После одной из песен я поднялась на сцену с букетом цветов. Понаровская взяла цветы, обняла меня, сказала: «Спасибо, кисонька моя», — и отвернулась к другой зрительнице. Я думала, что она подойдет ко мне после концерта, но мы с бабушкой напрасно ждали в вестибюле — никто к нам не вышел. Но я уверена, что она меня узнала, я это сердцем почувствовала.

С одиннадцати лет я пошла мыть машины — бабушка вышла на пенсию и денег стало не хватать даже на еду. Когда я немножко подросла, подрабатывала и официанткой, и продавщицей, и танцовщицей. Ни друзьям, ни одноклассникам, ни соседям по лестничной клетке я не рассказывала, что Понаровская — моя приемная мать. Но после того, как она сама в программе «Женские истории» призналась Оксане Пушкиной, что 12 лет назад потеряла приемную дочь, я «проснулась знаменитой». Меня разыскали редакторы передачи «Жди меня», пригласили на эфир, а по Челябинску стали ходить всякие грязные сплетни. На эфир я поехала, но не для того, чтобы, как подумают многие, получить с богатой певицы какое-то возмещение ущерба, а чтобы узнать свою историю и увидеть ее, маму Иру. Говорят, что у меня было «каменное» лицо, когда я зашла в студию. Но после программы, когда все камеры выключили, мы с Ириной обнялись и очень долго плакали. Она оправдывалась, говорила, что не смогла меня найти, что всегда любила и помнила. Показала даже мою детскую фотографию, которую носит в кошельке. Ничего конкретного Понаровская мне не обещала, только перед телекамерами сказала, что искупит свой грех. Я не знала, как себя с ней вести. Конечно, я помнила, что она меня растила, воспитывала, но мне было как-то не по себе, я чувствовала себя забытой игрушкой, которую за ненадобностью потеряли, а потом вдруг непонятно зачем нашли.

— После этой встречи Понаровская, как обещала, искупила свой грех?

— Люди очень много обещают, но очень мало делают, чтобы эти обещания исполнить. На публике все рассказывают красивые сказки, но, когда человек остается один, он уже забывает о том, что говорил. После программы все действительно было замечательно. Я стала жить у Понаровской (моя бабушка была не против переезда, потому что всегда желала только добра и считала, что Понаровская сможет помочь мне стать человеком в этой жизни). Ирина подарила мне колечко, браслет, дала пятьсот долларов — тогда для меня это было несметное сокровище, иногда брала с собой на тусовки, где всегда представляла, как дочку Бетти (родная мать звала меня Настей, папа Антоникой, а Понаровской больше нравилось имя Бетти). Большинство ее знакомых знали мою историю, поэтому для них я в представлении не нуждалась. С братом Энтони мы подружились, он очень хорошо меня принял.

— Если все было так хорошо, почему же вы уехали обратно в Челябинск?

— Я уехала в Челябинск не по своей воле. Через несколько месяцев безоблачной жизни из-за моей глупости произошел большой скандал. Как только я переехала к Ирине, ее домработница стала меня оскорблять, говорила, что я наркоманка, проститутка. А я никогда даже сигарету в рот не брала, не говоря уже о наркотиках. Домработница постоянно следила за мной и однажды увидела в моей сумке Иринины кольца. Они лежали на тумбочке, я их надела и вышла на несколько минут в магазин. Я ведь детдомовская, поэтому в жизни не носила не то что украшений, но даже нормальной одежды. А в Москве люди ходили в красивых нарядах, ухоженные. Мне хотелось быть похожей на них. Вот я таким образом и принарядилась. Когда пришла домой, машинально сняла колечки и кинула их в сумку, которую поставила на стол. Домработница обвинила меня в краже. Но если бы я хотела украсть, разве я бы оставила сумку у всех на виду? Ирина мне не поверила и сказала: «Чтобы больше тебя в моем доме не было». Я уехала. По Челябинску опять поползли разные слухи. Кто-то говорил, что Понаровская просто нашла повод и отделалась от меня, кто-то предполагал, что она боялась конкуренции с моей стороны: многие признают, что я очень красивая девушка. Но я этому не верю. Ирина просто очень жесткий человек, предъявляющий окружающим высокие требования. Я заметила, что у нее вообще нет настоящих друзей, которым можно поплакаться в жилетку. Несколько раз я сама видела, как она уходила в свою комнату и там в одиночестве рыдала. Мир шоу-бизнеса слишком жестокий, и люди, живущие в нем, становятся замкнутыми, злыми. Наверное, поэтому Ирина сейчас почти не выступает, а занимается только своим заводом ювелирных изделий.

— Неужели вы не пытались объяснить, извиниться, в конце концов?

— Это было бесполезно, Понаровская не верила мне. Я очень переживала из-за случившегося, первая позвонила ей и попросила прощения. Но она поговорила со мной очень холодно, и я поняла, что никогда не получу прощения и у меня никогда не будет мамы, о которой я так мечтала!

— А как же ваша родная мать, вы не пытались ее разыскивать?

— Родную мать разыскивать мне было ни к чему — она сама меня нашла. Вообще, она всегда знала, где я нахожусь, но у нее была своя жизнь, в которую я не вписывалась. После передачи «Жди меня» она стала все чаще наведываться к нам с бабушкой. Она совсем опустилась, живет в нищете, побирается. Врачи говорят, что у нее не все в порядке с головой. Но я даже после того, что она сделала, не могу ей слова плохого сказать, а выгнать тем более, хотя ей и сейчас на меня наплевать. Моя родная мама приезжает не для того, чтобы меня увидеть, а чтобы поесть, поспать, взять денег и снова исчезнуть, пока они не кончатся. Я с ней почти не разговариваю, не называю ни мамой, ни по имени. За то, что она меня отдала Понаровской, я зла не держу — она была восемнадцатилетняя дурочка, которая хотела легкой жизни.

Московские скитания

— ПОСЛЕ поездки в Москву ваша жизнь как-то изменилась?

— Конечно, изменилась, но только в худшую сторону. Вернулась я из Москвы почти в никуда: работы не было, денег тоже. И я решила ехать обратно: вспомнила, как хорошо живут люди в столице. Это было моей самой большой ошибкой. Побывав в Москве, я наконец-то осознала, что значит быть чернокожей женщиной в России. Как я со своим ростом метр пятьдесят и весом тридцать семь килограммов могу справиться со скинхедами или с милиционерами? В Москве стражи порядка останавливали меня на каждом шагу, бритоголовые старались побольнее пнуть, а богатые мужики в шикарных машинах норовили купить себе малолетнюю негритянку. В Челябинске из-за цвета кожи тоже были проблемы, но не такие. В провинции ко мне относятся как к экзотической игрушке, приглашают на работу как необычное существо, для привлечения публики. Я давно поняла, что для белых людей мы просто черное мясо, которое каждый хочет попробовать, использовать, а затем выбросить. В Москве черных девочек на нормальную работу не берут вообще, и единственное, что им остается — это танцевать в стрип-барах или работать проститутками. Мне тоже в некоторых заведениях, куда я приходила устраиваться на подработку, предлагали постельные услуги. Когда было совсем плохо, денег не было даже на хлеб, я пыталась, говорила себе: «Ладно, Антоника, тебе нужно думать о будущем, а чтобы оно было, нужны хоть какие-то деньги, тем более что бабушка Валя больна и скоро умрет. Тогда ты вообще окажешься на улице».

В Москве я пошла в модельное агентство, где мне сразу же предложили съездить «в офис к клиенту». Я приехала в этот офис, но, как только увидела мужчину, с которым мне предстояло «провести время», как только посмотрела ему в глаза, то тут же поняла, что не смогу, и сбежала. Несколько дней жила на улице, потом на Старом Арбате встретилась с йогами, неделю прожила у них. Позвонила Понаровской, но она сказала, что сейчас у нее очень много проблем и она не может со мной разговаривать. У меня был еще один знакомый человек в Москве, очень солидный бизнесмен по имени Григорий. Я позвонила ему, но единственное, что он смог мне предложить — это работу официантки или стриптизерши. А с моим цветом кожи на подобной работе опять пришлось бы столкнуться с унижением и хамством. Я совершенно отчаялась, даже пыталась покончить с собой, но не вышло: меня вытащили практически из-под колес машины. Не заработав ничего, а только потратив все свои деньги, я уехала в Челябинск. Сейчас устроилась работать аниматором, получаю 150 рублей за вечер. Но эта работа — дорога в никуда.

— Вы все-таки надеетесь, что когда-нибудь Понаровская простит вас и снова заберет к себе?

— Я уверена, что этого не будет никогда. Не тот она человек, чтобы прощать! Я думаю, что все беды в моей жизни из-за материнского проклятия, оно висит над моей головой, как дамоклов меч. Я, конечно, понимаю, что судьба у меня не самая ужасная, я встречала на своем пути людей, которых жизнь потрепала гораздо сильнее, но, несмотря ни на что, я надеюсь, что когда-нибудь закончится эта череда бед, преследующая меня с самого рождения. А в жизни у меня есть всего три желания: стать хореографом, потому что танцы — это единственное, что я хорошо и профессионально умею делать; найти своего отца (полгода назад я посылала его фотографии на передачу «Жди меня», но, видимо, мое письмо затерялось) и последнее, невыполнимое — помириться с Ириной, потому что я, несмотря ни на что, ее люблю, уважаю и, как в детстве, мечтаю быть на нее похожей.

Комментарий звезды:

ИРИНА ПОНАРОВСКАЯ говорит, что не верит во все признания и раскаяние Насти, поэтому вряд ли ее когда-нибудь простит:

«У нее это врунство уже в крови. Я, конечно, делала скидку на то, что она воспитывалась в детском доме, но то, что она случайно взяла мои кольца — это ложь. У меня после ее отъезда пропало несколько вещей — солнечные очки, разные кофточки. Если бы она попросила меня купить ей что-нибудь — я бы не отказала. Но, то, что она без моего ведома взяла, а потом еще и врала — это непростительно. К тому же, моя домработница никогда бы не позволила себе ее оскорблять. А то, что Настя курила, так это я и мой сын сами видели. Не знаю, как она жила без меня и кто ее учил врать, но только не я. Не думаю, что то, что она рассказала про себя и про меня, пойдет ей на пользу».