Статья: Моя русская подруга Людмила Путина
Сайт:Газета "КоМок"
Знакомство
Российский консул пригласил нас с мужем на завтрак. Уже за столом я спросила:
- Кто, вы говорили, еще будет? Жена заместителя мэра Санкт-Петербурга? Или заместительница жены...
Он с негодованием взглянул на меня - что за чушь я несу? - и... разразился громогласным смехом:
- Будет Людмила Путина с дочками. Вы позабавитесь. Младшая - такая шалунья! Знаю, вас возмущают опоздания, а за ними водится эта слабость. Утешьтесь тем, что Путина непунктуальна, зато надежна, и в любом случае надежно непунктуальна.
И вот уже в комнату смущенно входят немного заспанные петербурженки.
- Людмила, - представилась дама с прекрасными, чуть отливающими рыжиной длинными белокурыми волосами. - А это Катя и Мария.
Девочки в нарядных платьях, на шейках кулоны, на хрупких пальчиках - колечки. Робеют, показалось мне. Ничего подобного! Они знали себе цену и соблюдали дистанцию, так что и подумать было нельзя, чтобы ни с того ни с сего с ними заговорить. Зато с их мамой мы сразу решили называть друг друга по имени и на "ты" -- так проще и заканчивавшим начальную школу в Гамбурге девочкам дополнительная языковая практика. Я потихоньку приглядывалась к гостьям. У Людмилы есть вкус и собственный стиль. В скромном блайзере, почти без макияжа, но очень ухоженная, напоминает потомственную аристократку. Благородная осанка, прелестный профиль, чуть вздернутый носик, припухлая нижняя губка, придающая всему облику неповторимое своеобразие. Внимательные глаза цвета аквамарин свидетельствуют о готовности раскрыться перед собеседником, но чувствуется: она следит за тем, чтобы с нею обращались достойно, и любезна без того оттенка панибратства, который я замечала у других русских женщин...
Из-за перенесенного когда-то гепатита Людмила избегала спиртных напитков, но это не мешало ей сохранять приподнятое настроение. Она внимательно слушала мой рассказ о том, что у англичан политика России, завершившей первую чеченскую войну, находит больше понимания и сочувствия, чем в Германии.
- Во Второй мировой наши страны были союзниками. Кстати, мой муж бывал в Лондоне. А мне не хочется -- я не знаю языка.
Она еще не раз уважительно ссылалась на мнение мужа. Дети ожили, расшалились, и ни наряды, ни украшения им не мешали. Маша вызвалась сыграть нам на скрипке, Катя стала читать стихи и... споткнулась. В смущении, пыхтя, она смахивала с высокого лобика капельки пота, пытаясь вспомнить и очень стыдясь. "Ну, ничего, в следующий раз", -- ласково уговаривала ее Людмила. В следующий раз? Я стала лихорадочно соображать, касается ли это меня. Как бы мне сохранить и укрепить контакты с нею! О взаимопонимании между немцами и русскими я мечтала с середины 60-х, когда студенткой юридического факультета познакомилась с ребятами из Советского Союза. В противоположность тому, что вещали СМИ, они оказались вовсе не монстрами с тремя головами и бесчисленными конечностями, а доброжелательными людьми, готовыми прийти на помощь...
Мы договорились встретиться, когда Людмила снова приедет в Гамбург, а пока пообещали писать друг другу и простились.
Вниз по лестнице, ведущей вверх
Последовавшее за этим долгое молчание я восприняла как отказ от общения, а историю со сгоревшей дачей, в которой погибли все личные вещи (и записные книжки в том числе), сочла грубой выдумкой -- чтобы оправдать небрежность в отношениях с друзьями. Потом я узнала из газет о том, что в Петербурге задули новые ветры, Анатолий Собчак потерпел поражение на выборах мэра, и Владимир Путин потерял все (кроме своей чести!). Подтвердилась и информация о пожаре. Дача была первым в жизни собственным жильем Путиных (сначала они жили в коммуналке с родителями мужа, потом среди серого однообразия служебных квартир), Людмила обставляла ее с большой любовью, сама подшивала занавески. Из того, что в огне пропали все их наличные деньги, я сделала вывод, что Володя не особенно доверял российским банкам.
При новой встрече я рассказала о том, что тоже нахожусь в состоянии некоего безвременья, ушла из правления германо-российского общества, потому что не смогла перенести предательства русских друзей, не простила своих унижений и обид. И Людмила перестала чувствовать себя так одиноко в своих страданиях. Впрочем, после междугородных разговоров с мужем она вновь впадала в отчаянье. Она еще не привязалась к тому уровню благосостояния, который поражает морально-этические принципы и парализует деятельность человека, но уже страшилась возвращения в мир, где выросла, -- в котором удовлетворялись только минимальные потребности и никогда не удовлетворялись избыточные, в котором не было места для эстетических ценностей. Родители с детства прививали ей дух коллективизма, и из-за постоянных придирок она сначала перестала видеть в этом чувстве социальное благо, а потом и вовсе возненавидела. Многочисленные знакомые отца приходили только затем, чтобы выпить за какую-нибудь очередную идею, а ей приходилось часами мыть посуду -- зимой в ледяной воде. Рано выпорхнув из родного гнезда в небо (в буквальном смысле -- она стала стюардессой), Людмила мечтала о тепле и уюте домашнего очага, о покое, который не нарушали бы посторонние люди. Но когда Путин стал замом Собчака, о покое пришлось забыть. И все же она не доверяла окружающим, с фальшивой искренностью искавшим ее и Володиной близости только для того, чтобы обратиться с какой-нибудь просьбой. Потом они снова все потеряли... А потом Володю вдруг пригласили в Москву. Заместительство у ельцинского пресс-секретаря Людмила сочла бросовым. По зрелом размышлении согласились на пост управляющего имуществом при Президенте России. Работая бок о бок с дочерью Ельцина, Татьяной, Путин незаметно, но целенаправленно стал создавать сеть крепких связей. И вот уже мы с Людмилой через тысячи километров обсуждаем их неуютную московскую квартиру, неприятности, связанные с Володиным шофером, вирус гриппа, свирепствующего в Гамбурге. И все чаще разговор обрывался словами "остальное обсудим при встрече"
Персоны грата
Когда три новоиспеченные москвички появились на пороге, Людмила была спокойна и радостна ("Володя просил передать, что он поставит тебе памятник, если ты выдержишь меня целых три недели"). Она смеялась много и от души, так что становилось заметно, что вверху не хватает одного зуба. Меня и в прошлый раз удивило, почему женщина с таким красивым и чувственным лицом допускает столь досадный изъян в своей внешности (потом оказалось, ее зубной протез сгорел вместе с дачей). Она пополнела, но умело скрывала это с помощью вязаного костюма. На мой комплимент в адрес элегантной вещи ответила:
- В Петербурге связали. Такой шерсти во всей Германии не сыщешь.
Вот она, эта манера - во что бы то ни стало превзойти остальных, национальная русская черта весьма сомнительного свойства. Но, думаю, Людмила ничего дурного не имела в виду, даже предложила снять с меня мерки и заказать такой же костюм. Идея пленила меня: так школьные подружки любят щеголять с одинаковыми прическами и одинаково одеваться. Вот так я постигала особенности русских людей, в частности, особенности семьи Путиных, членов которой -- за исключением отца -- знала лично.
Вспоминая о только что пережитых потерях, мы с Людмилой тянулись друг к другу, как беспомощные слепые котята, ищущие тепла. Она была на редкость тонкокожей, казалась сама себе ничтожной песчинкой и бедной золушкой, признавалась в своей слабости ("ни одного дела не умею довести до конца") и в конце концов начала полушутя манипулировать этой слабостью, чтобы отказаться от попытки что-либо изменить. Из ее рассказов получалось, что они с Володей полные противоположности, а противоположности, как известно, сходятся. Он далеко не так эмоционален, как она. Больше слушает, чем говорит. Он прирожденный объединитель, постоянно разрешает какие-то конфликты и всегда выходит победителем. Но часто забывает то хорошее, что ему делают другие, потому что никогда не смотрит назад, а только вперед. Он обгоняет всех и вся на скоростной трассе своей необычайно насыщенной жизни. Он ироничен, остроумен, и рассмешить его легче, чем Людмилу. Как правило, она его шуток не понимает и потому ощущает напряжение, высасывающее ее силы. "К сожалению, он вампир! -- слезы навернулись ей на глаза. -- И все же он то, что мне нужно. Он не пьет и не бьет меня..."
Я оставила за нею право думать и реагировать по-русски, а за собой - по-немецки. Вот, к примеру, красные розы...
- У нас красный цвет считается символом красоты, - заявила Людмила. - Красные розы могут дарить друг другу и мужчины.
- А у нас они наведут на мысль, что эти мужчины - голубые. В Германии определяют уровень воспитания по цвету букета, по запаху. Впрочем, немцы не станут навязывать вам свои традиции.
Людмила посетовала, что во времена социализма утрачены многие правила хорошего тона, к примеру, поздравления с праздником и выражение благодарности за подарок уже не считаются непреложным законом вежливости... Временами в ее поведении проскальзывали заносчивость и спесь, она грешила необъективностью и несправедливостью: "Пиццу невозможно есть, тесто не пропеклось", "Карусели старомодные", "Солнце жаркое" - ворчала она, и...
- Не обращай внимания, это у меня бывает. Володя страшно злится, когда я впадаю в такое настроение.
Я поняла, что имею дело не с национальной особенностью, а всего лишь с чертой характера Людмилы. И она вызывала мое восхищение - своей прямолинейностью и готовностью объясниться. Ельцина, отправившего в отставку Виктора Черномырдина, она защищала:
- У него просто плохие советники. Вся ответственность за это опасное решение лежит на Березовском. Не понимаю, как Татьяна уживается с ним. Она же умная, трезвая женщина. К тому же Козерог.
В том, что Людмила со странным рвением предавалась бессмысленной зависимости от гороскопов, не было ничего от оккультизма - просто удобный способ быстро и без труда ответить на все вопросы. Когда в связи с "водолейством" она впервые упомянула о коллегах Володи из "Штази", я вздрогнула: он что, работал в КГБ?!
- Да, - Людмила умела читать чужие мысли. - Раньше. Теперь уже нет. И обещал мне никогда туда не возвращаться.
Когда однажды о Володиной профессии спросила моя знакомая, Людмила жутко растерялась. Очевидно, она постоянно ощущала близость прошлого, и для нее сделать шаг от цензуры к самоцензуре еще не было чем-то само собой разумеющимся.
- Политик, - быстро подсказала я, и Людмила благодарно кивнула в знак подтверждения.
Все-таки у нее была ярко выраженная социальная интеллигентность. И никогда - ни до, ни после - я не видела столь хорошо воспитанных детей, как Маша и Катя. Мать собственным примером учила детей уважать сильные и слабые стороны, чувства других людей. Например, в зоопарке девочки спросили ее, можно ли, чтобы мы с мужем заплатили за их катание на карусели. Они усиленно развлекали нас русскими анекдотами, на ходу переводя их на немецкий язык (так что соль их неизменно оставалась за пределами нашего понимания, в то время как сами Маша и Катя умирали со смеху). В карманах брюк у них лежали бумажки, на которых были записаны игрушки и другие личные вещи, пропавшие при пожаре. Кое-что было вычеркнуто -- значит, уже куплено. Перед отъездом девочки решили сделать нам сюрприз. Хорошо, что Людмила предупредила о готовящемся скрипичном концерте, и я озаботилась материальным поощрением. Уже в аэропорту я спросила, почему они обращаются ко мне на "вы".
- У нас в России "ты" говорят только очень близким людям или родственникам. Мы постоянно хотим сказать вам "ты", но у нас не получается. Не сердитесь, пожалуйста.
К "сравнительной" процедуре подключилась Людмила:
- Вы, немцы, думаете, что друг познается в беде. Это не так. Друзей можно узнать, только когда у тебя все хорошо. Во всяком случае, у нас в России. Когда у тебя беда, все тебя жалеют и стараются помочь. Но когда ты опять встал на ноги да еще, чего доброго, добился успеха, тут уж все средства пойдут в ход, чтобы не дать тебе оправиться, а может, и вовсе сжить со свету.
За эти 14 дней между нами возникла такая близость, что мне и Москва перестала казаться далекой.
Ответный визит
Когда Людмила пригласила нас в Москву, я обрадовалась и забеспокоилась:
- А что привезти Володе? Что-то для дома, для семьи, наверно, не годится?
- Почему же? Володя как раз любит все, что способствует комфорту и уюту. Красивая посуда, вазы, цветы нравятся ему даже больше, чем мне. А еще виски. Если он что-нибудь и пьет, так изредка глоток виски.
И вот Москва, Архангельское... Поджидавшие на крыльце дома Маша и Катя со всех ног бросились к нашей машине и потащили меня в дом. На лестнице, ведущей из прихожей наверх, показался мужчина в пуловере.
- Вы, вероятно, хозяин? - сказала я.
Он с приветливой улыбкой пожал протянутую руку, но дети торопились показать мне свои комнаты.
- Вы позволите? - спросила я на ходу.
Путин был удивлен не то вопросом, не то бурным весельем дочерей.
- Конечно, конечно!
Наверно, наше знакомство произошло немного не так, как он себе это представлял. Потом хозяйка позвала к столу ("Сначала надо выпить за встречу!"), а шампанское оказалось теплым -- Володя забыл вынуть его из багажника. И это было так потрясающе нормально, что именно с этого момента я почувствовала себя как дома. Соседями моих русских друзей были сплошь высшие правительственные чины. Людмила и Володя, к которым здесь относились с явной симпатией, разъясняли мне, кто какой пост занимает и что послужило основанием для предоставления (или лишения) жилья в этом подмосковном раю. Я отчетливо видела: среди равных ему обычных людей Путин считался необычным.
Людмила, так же, как я в Гамбурге, стремилась все делать по плану. Володя, щедро осыпая нас знаками искренней сердечности, тоже делал все, чтобы превратить прием в незабываемый праздник души. Он был не просто муж, принимающий гостей жены, он принял нас как своих гостей. И если вначале был немного робок и скован, то, освоившись, заблистал искрометным юмором. Меня поразили его глаза, чуть-чуть скошенные к вискам, подобные двум голодным, подстерегающим добычу хищникам. Сама я не испытывала страха, но нетрудно было представить себе, что во время его работы в секретных службах кое-кому было очень неуютно под прицелом этих глаз. У меня было такое чувство, что Володины глаза -- не столько зеркало его внутреннего мира, сколько оружие. Но постепенно слово взяло верх, глаза потеплели, раскрыв наконец все обаяние Володиной личности. Он чуть ли не заклинал нас проникнуться общностью интересов России и Европы, говорил, что рассматривает деятелей культуры как "ответственных лиц" и опору государственности, требовал от Европы решительного выбора в пользу добрососедских отношений с Россией (при этом он явно не принимал во внимание, что значительная часть населения США имеет свои корни в Европе), утверждал, что нужно кончать с психологией нищего, рассчитывающего только на подачки. Я поддержала Володю, но с одной оговоркой -- что нельзя забывать о детях и стариках. Он сразу согласился, и было видно, что именно эта группа населения -- его главная боль и что зарубежную помощь для нее он признает и приветствует.
Мне казалось, что, обмениваясь информацией и мнениями, Володя ищет не столько русский вариант Нового мира, сколько некий новый вариант Старого мира с приемлемыми для России элементами. При этом не просто теоретизирует, но уже давно знает, как добиться упомянутых целей.
Дела житейские
Потом мои мысли переключились с высоких материй на дилемму: позволить мне, единственному курильщику, послеобеденную сигарету прямо в помещении или не позволить?
- Пойдемте на террасу, - предложила я, как оказалось, совершенно некстати: приходящая горничная не успела добраться до этой части дома. "Немка едет!" - этот грозный клич стоил ей, бедняжке, с ее представлениями о пресловутой немецкой чистоплотности, целой недели напряженного труда.
Поняв, что я попала в уязвимое место хозяйки, я тут же внесла альтернативное предложение:
- А можно просто посидеть у порога.
- У нас и стульев таких нет, - смутилась Людмила. - Эти слишком тяжелые.
- Ну, значит, возьмем табуретки из кухни.
Не успела я договорить, как Володя уже отправился за ними. Мы сидели у открытой двери, слушали чириканье птах, неторопливо изучали семейные фотоальбомы, беседовали... Более нетрадиционную и в то же время более доверительную атмосферу, чтобы по-новому определить прошлое наших стран и народов и при этом найти некую форму настоящего с "видом на прошлое", трудно было себе представить. Следующий день я попросила начать с посещения памятника Победы. Не повинуясь некоему нормативному чувству, а просто из потребности отдать дань памяти постигшей русский народ чудовищной трагедии, виновниками которой были немцы.
- Серьезно? - Людмила испытующе заглянула мне в глаза. Выражение их, похоже, ее убедило: я не принадлежу к тем немцам, которые склонны замалчивать зловещие главы своего прошлого.
Осмотры и экскурсии оказались кстати и для Людмилы, поскольку она жила в Москве лишь несколько месяцев. А когда мы возвращались, наступало время для приема новых гостей. Для Володи гостеприимство было, похоже, одним из главных жизненных принципов, он привозил друзей, к "радости" жены, даже поздно вечером, а иногда и ночью. Я автоматически становилась членом компании, за длинным обеденным столом разгорались дискуссии, а Людмила выставляла "что бог послал": хлеб, картошку, огурцы, рыбу... Временами это напоминало семейный конвейер по обслуживанию гостей. Впрочем, сколь ни вкусны случались угощения, они играли второстепенную роль.
Если мы с Людмилой отправлялись пообедать в какой-нибудь ресторан, Володя обязательно заглядывал к нам на минутку -- съесть закуску, выпить глоток минеральной воды, поинтересоваться нашими впечатлениями и потом мчаться на очередную свою встречу. Он казался мне чем-то вроде главного командного пункта. Его способность бесшумно и незримо быть рядом, должно быть, досталась ему в наследство от его бывшей профессии, но такой вид заботы об окружающих не был проявлением власти зла.
В те роковые для России годы, когда девизом многих было "Сожри другого, или он сожрет тебя", от таких людей, как Володя, требовалось много терпения, чтобы не обрушиваться всей мощью своей власти, а быть посредником в условиях многополярности позиций. Мне казалось, что холодная расчетливость в его глазах, застывшая поза, судорожно сжатая в кулак рука и замерзшая полуулыбка -- отражение его усилий не поддаться непосредственной реакции своей горячей, неистовой натуры. А проскальзывающее в высказываниях крепкое словцо (при том, что он никогда не переходил границ приличия) было чем-то вроде веселой провокации или минутным расслаблением после фазы концентрации.
Если до сих пор я все же больше была привязана к Людмиле и девочкам, то теперь заключила в сердце и Володю. Мы простились тепло и сердечно, и скоро наши отношения с Путиными вернулись к телефонному варианту.
- Что такое "angeber"? - спросила однажды Людмила. - Катин соученик в школе германского посольства назвал так нашего папу, да с такой злобой, будто слово это означает что-то особо оскорбительное.
- Это слово переводится "хвастун", "воображала". Наверное, дети видели, как Машу и Катю привозят на занятия на правительственной машине, а водитель, небось, важничая, включал голубую мигалку. Но зависть не победишь оправданиями. Вы необычная семья и должны сносить подобные вещи без комментариев.
- Фу, хорошо, что позвонила тебе. Иначе я бы, наоборот, сказала, что у нас целых пять машин -- одна шикарнее другой.
Мы вместе посмеялись над разностью подходов к одной проблеме.
наверх
